Знаем, что они пережили,
знаем, что они заслужили
и какие песни сложили, –
вместе с ними пели не раз…
В майский день за Победу пили,
а бывало, и слёзы лили,
вспоминая, как протрубили
им архангелы – грозный час!..
Когда не стало поэта-фронтовика Константина Ваншенкина, критик Андрей Турков написал о нём в прощальном слове: «Ваншенкин сам был из тех, о ком в его стихах суровым деловым слогом сказано: «Он мальчиком убыл. Он юношей прибыл с войны».
Из десятого класса, в 17 лет, Ваншенкин был призван в армию. Участвовал в боях на 2-м и 3-м Украинских фронтах в 38-м гвардейском воздушно-десантном корпусе. Рассказывая о многолетней дружбе с поэтом Евгением Винокуровым, К. Ваншенкин подчёркивает эту общность поколения, вступившего в войну совсем мальчишками: «Прежде всего мы были ровесники. В обычной жизни год-другой разницы ничего не значит. В войну – не то. Одновременность и одинаковость призыва создавали немало особенностей, по-настоящему понятных лишь нам. Недаром первый вопрос, которым обменивались солдаты, знакомясь в госпиталях, на пересыльных пунктах и формировках, был: «Ты с какого года?..» Ответил – и почти всё ясно».
Помню, с каким волнением показывал мне Евгений Винокуров случайно обнаруженные потёртые треугольники его писем отцу с фронта, документы, хранящие живое время и память о буднях войны, из которых складывалась большая История. Став известными поэтами, с годами всё дальше отходя от пережитых в юности испытаний, о чём бы они ни писали на мирные темы в стихах и песнях, эмоционально, психологически, они навсегда оставались фронтовиками, для которых участие в войне являлось нравственным, философским, гражданским мерилом отношения к жизни, любви, чести, порядочности. Оттого и понятна была горечь Константина Ваншенкина, написавшего однажды: «Когда умер Юрий Никулин (август 1997-го), я слышал по р/с «Эхо Москвы» подробный рассказ о его болезни, а также о начале пути, неудачной попытке поступить во ВГИК, об учёбе в цирковом училище, и дальше – о работе в цирке и в кино. Странно, что ни слова не было о его участии в войне, о солдатской судьбе. Теперь, видимо, это уже неважно. Слишком далеко».
Не случайно в воспоминаниях К. Ваншенкина словно о временах Царскосельского лицея читаешь самые нежные строки о золотой поре Литературного института, давшего из тех, послевоенных выпусков едва ли не половину классиков отечественной литературы второй половины XX века. Константин Ваншенкин один из них. Из тех, чьи стихи с годами словно приоткрывают тайну, казалось бы, внешней простоты, их созерцательность, точный глазомер к деталям, краскам, моментальным снимкам жизненных сюжетов… Его поздние миниатюры подобны зарисовкам с этюдника, а тебе предоставляется возможность самому дописать, домыслить то, что осталось за кадром, за сценой события, бытия…
День Победы К. Ваншенкин встретил в Чехословакии. Он говорил, что всем известна встреча на Эльбе наших с американцами. Но была ещё встреча на Влтаве: «Потом пешком прошли 800 километров – Венгрию, с боями». Интересно, что о той войне, с её встречами на Эльбе, на Влтаве, с теми счастливыми чувствами после Победы, И. Эренбург в статье о поэтах-фронтовиках писал: «Вспомните Первую мировую войну. В 1914–1917 годах в Европе не было ни одного человека, который не клялся бы, что эта война была последней. Об этом говорил Барбюс, говорил Клемансо. Теперь нет ни одного сумасшедшего в Европе, который бы сказал, что эта война была последней». И уже в те времена, словно провидя будущую враждебность недавнего союзника, вспоминал слова Андрея Белого: «Америки Уитмена нет, побеги травы высохли. Есть Америка, ополчившаяся на человека...»
Незадолго до своего ухода К. Ваншенкин, всегда чувствовавший себя частью поколения, фронтового братства и того, что называется «нет уз святее товарищества», всё острее ощущал непреодолимое одиночество. Его строки об этом звучат как тяжёлые удары марша Шопена:
Порой проснёшься ночью – хоть завой! –
Как будто ты в полях смертельно ранен.
Подумаешь: а кто ещё живой?
Неужто только Бондарев да Гранин?
Но вот уже и Гранина нет, и Бондарева. Время стремительно полетело и после самого Константина Ваншенкина. Боевое поле поколения опустело, как на картине Васнецова «После побоища...», только хищные птицы недругов России кружатся над памятью ушедших.
И всё же я благодарен Константину Яковлевичу, дорогому для меня поэту и человеку, что он был в моей жизни, в жизни послевоенного поколения. Именно его стихами я завершаю цикл публикаций в рубрике «Военный архив», созданный по страницам составленной мною военной антологии «Когда играют марш «Прощание славянки»…», выходящей в издательстве «Вече».
Также благодарен я «Литературной газете» за горячую поддержку этого проекта памяти наших учителей и отцов, участников Великой Отечественной войны. И особая признательность верным читателям, которые поддерживали меня в этом литературном марафоне.
Геннадий Красников, Литературная газета, 16.12.2020, № 50 (6765)
КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН
(1925–2012)
Участник Великой Отечественной войны.
Парад
Мелодия била по нервам,
Мороз до предела пробрал,
Когда над Москвой в сорок первом
Военный оркестр играл,
Где медные трубы и губы
Уже составляли одно,
И были рельефны и грубы
Следы их дыханья давно.
Сам автор «Прощанья славянки»,
Руками с трудом шевеля,
Продрогший, стоял, как на танке,
Летящем в пустые поля.
Подошвы примёрзли к настилу
В крутящейся снежной пыли.
Потом оторвали насилу,
Когда батальоны прошли.
* * *
Под взглядом многих скорбных глаз,
Усталый, ветром опалённый,
Я шёл как будто напоказ
По деревушке отдалённой.
Я на плечах своих волок
Противогаз, винтовку, скатку.
При каждом шаге котелок
Надсадно бился о лопатку.
Я шёл у мира на виду –
Мир ждал в молчанье напряжённом:
Куда сверну? К кому зайду?
Что сообщу солдатским жёнам?
Пусть на рассвете я продрог,
Ночуя где-нибудь в кювете,
Что из того! Я был пророк,
Который может всё на свете.
Я знал доподлинно почти,
Кто цел ещё, а с кем иное.
И незнакомые в пути
Уже здоровались со мною.
А возле крайнего плетня,
Где полевых дорог начало,
Там тоже, глядя на меня,
В тревоге женщина стояла.
К ней обратился на ходу
По-деловому, торопливо:
– Так на Егоркино пройду?
– Пройдёте, – вздрогнула. – Счастливо.
Поспешно поблагодарил,
Пустился – сроки торопили...
– Ну что? Ну что он говорил? –
Её сейчас же обступили.
1956
* * *
Баллада о последнем
Контролировал квартал
На подходе к дому.
Со стрельбой перебегал
От окна к другому.
Хруст извёстки. Звон стекла.
Тяжесть ног чужая.
Плохо то, что кровь текла,
Целиться мешая.
Он мечтал укрыться в тень,
Лечь в зелёной пойме...
Два патрона между тем –
Всё, что есть в обойме.
Под смородиновый куст...
Не будите скоро...
Только был патронник пуст,
Жалок стук затвора.
С ног внезапной пулей сбит,
Сжался под стеною,
И казалось, будто спит,
К ней припав спиною.
И настала тишина,
Но такого рода,
Что была поражена
Вражеская рота.
В оседающем дыму,
В городском квартале,
– Выходи по одному! –
Мёртвому кричали.
1960
* * *
Весной сорок пятого
Мелькали дома и опушки,
Дымился туман над водой.
И мылся в гремящей теплушке
Чуть свет лейтенант молодой.
Он ждать не хотел остановки,
Входя в ослепительный день.
А сзади его для страховки
Держали за брючный ремень.
Стоял он в летящем вагоне,
Судьбу принимая свою,
И лили ему на ладони
Воды неудобной струю.
В разбитом очнувшемся мире,
Мечтавшем забыть про беду,
Уже километра четыре
Он мылся на полном ходу.
Смеющийся, голый по пояс,
Над самым проёмом дверей.
И яростно нёс его поезд
В пространство – скорей и скорей!
Пред странами всеми, что плыли
В предчувствии мирной страды,
Военного пота и пыли
Усердно смывал он следы –
Весной сорок пятого года,
Своею удачей храним...
Солдаты стрелкового взвода,
Как в раме, стояли за ним.
1969
* * *
Повестка
Посередине стол стоит,
А на столе – повестка.
А парню завтра предстоит
Далёкая поездка.
А будет в ней большой салют,
Тяжёлое раненье.
Потом в семью медаль пришлют
На вечное храненье.
Ах, велика ему шинель
И велика ушанка.
В пустых полях свистит шрапнель,
И страшен вид у танка.
Лежит дорога, вся в дыму –
От райвоенкомата…
Так получилось, что ему
И жизнь великовата.
1979
