Женщина на войне: Ирина Дунаевская. Дневник фронтовой переводчицы

Молодые, оба, записались в ополчение – в студенческой среде иное было едва ли представимо. Его направили лекпомом в 277-й отдельный артиллерийско-пулемётный батальон, стоявший между Стрельной и Ропшей, её – туда же, но сандружинницей по линии Красного Креста. Но как невоеннослужащую её в начале сентября вернули в город, а он уже 16 сентября погиб.

Убитая горем, Дунаевская отказалась от эвакуации с ЛГУ и осталась в Ленинграде с матерью, Гитой Михайловной (между прочим, первой в России женщиной-инженером!). Работала санитаркой в госпитале № 1012, где по воле случая начальником был И.Д. Амусин, великий антиковед и гебраист, имевший и медицинское образование. В апреле 1942 года Дунаевская повторно подала заявление в горком ВЛКСМ о посылке на фронт, что и произошло 10 апреля 1942 года.

23 июля 1942 года, найдя трофейный едва начатый ежедневник карманного формата, И. Д. не удержалась и завела свой новый – военный – дневник. Но первая дата в нём – 1 января 1942 года: это реконструкция, запись по памяти, хотя, согласитесь, по очень свежим следам.

Сам по себе военный дневник не был для И. Д. дебютом в этом жанре. На протяжении 10 лет – со школьных времён и вплоть до своей первой отправки на фронт – она вела свой детский дневник. В школьную тетрадку записывала всё, что заблагорассудится – «…порой ежедневно, а чаще с перерывами, но всегда обозначая дату». «Такая свободная форма оказалась очень жизнеспособной и полюбилась мне, так как помогала сосредоточиться, заменяя общение, когда его недоставало, служа «жилеткой», в которую можно было поплакать, или «клапаном», помогавшим «спустить пар». Мне тогда и в голову не приходило, что тридцатые годы, а именно на них пришлись моё детство и юность, были совершенно не тем временем, когда склонный к рефлексии подросток мог доверять бумаге свои порой весьма критические суждения о близких людях и знакомых, о школе, обществе и власть имущих. Я могла бы многих подвести, случись у нас один из широко практиковавшихся тогда обысков. Можно легко себе теперь представить, как «органы» перетолковали бы безобидные по сути максималистские настроения девчонки. Прямо мороз по коже... Но Бог не выдал – свинья не съела! // К началу войны моему дневнику было уже десять лет. Как жаль было рвать его и жечь накануне нашего с моим мужем ухода в ополчение! Только на пару последних тетрадок, почти целиком посвящённых нашей любви (ведь мы были молодожёнами!), у меня рука не поднялась – я по просьбе мужа отдала их ему (и они сгинули вместе с ним в пожаре войны...). А мне муж оставил «взамен» несколько страничек, как он сказал, «про нас». Теперь это бережно хранимая реликвия» (Дунаевская И. Дневник военной переводчицы (1942– 1945) / Сост.: И. Дунаевская, О. Оревкова. М., 2010. С. 6).

Свинья не съела, но 10-летний дневник погиб! Точно так же и второй дневник, с записями между сентябрём 1941-го и апрелем 1942 года.

Судьба третьего – военного – дневника сложилась счастливее. После 23 июля 1942 года полился поток уже текущего времени – записи велись регулярно и довольно подробно. Дневник перекинулся ещё на четыре блокнота и превратился в хронику, растянувшуюся до 10 августа 1945 года – даты рождения дочери Ольги.

Прямого запрета на ведение военнослужащими личных дневников не было (или, по крайней мере, он не выявлен). Но смотрели на это косо, а поскольку скрыть такое занятие в боевых условиях невозможно, вызов «летописца» к особистам был гарантирован. Не избежала его и И. Д., но ввиду лаконичности записей и принадлежности автора к цеху политически просвещённых переводчиков дневник не отбирали, а только предупреждали, чтобы лишнего не писала.

НА ВОЙНЕ

Большая часть службы И. Д. проходила вблизи родного города – блокадного, холодного и голодного Ленинграда. К рабочему месту – в штаб 55-й армии в селе Рыбацком – она добиралась... на трамвае!

Непосредственной обязанностью И. Д. был военный перевод, письменный или устный. Работу вели армейские политорганы (7-е отделы штабов) – изучалась трофейная документация противника и велись допросы пленных. И. Д. приходилось в них участвовать, в том числе и в «допросах с пристрастием»: «Я допрашивала первого здесь пленного (Хорст Нольте был взят на участке 189-й сд). Была свидетельницей собственноручного избиения его Резником. Очень противно. Я принципиально против таких действий! А допросу они могут только повредить: пленный, как это и случилось, желая умилостивить господина офицера и угодить ему, может начать изобретать показания вместо того, чтобы без затей давать прямые ответы на прямо поставленные вопросы. Физические меры воздействия унижают и того, кто их применяет, и того, по отношению к кому они применяются, и только вредят делу» (14.01.1944).

Когда заданий по своему амплуа у И. Д. не было, её привлекали и к другой штабной деятельности. Особенностям учёта потерь посвящена эта запись: «Получен (и уже выполнен!) приказ всем немедленно сдать свои медальоны. Я, конечно, сдала тоже. Это какая-то нелепость. Зачем нужны медальоны, объяснять не надо. Без них ни убитых, ни находящихся без сознания нельзя будет опознать. Накануне явно назревающих серьёзных боёв такой приказ особенно странен. Объясняют эту меру необходимостью поднять уровень секретности… Абсурд какой-то! (А ведь и через много лет после войны опознанные скелеты – с медальонами и неопознанные – без медальонов будут хоронить по разным ритуалам; опознанные – индивидуально, в гробах, неопознанные – скопом)» (12.12.1942).

Близость к Рыбацкому давала И. Д. шанс пусть нечасто, но посещать свой дом и напрямую из воинского пайка поддерживать – и этим спасти! – голодающую блокадницу-мать: «Записываю на удивление грядущим поколениям нормы нашего питания (они касаются частей первого эшелона): на день 900 г хлеба, 500 г картофеля, 300 г других овощей. Нормальному, не истощённому длительной голодовкой человеку столько никак не съесть. А нам всё мало! Мало! // Когда бываю в городе, отвожу маме хлеб и консервы. И то и другое прикапливаю, оставляя у старшины до нужного мне момента, когда он выдаёт мне недополученное. Хранить-то ведь нам негде: всё полученное отправляется сразу в желудок. Впрочем, это не требует усилий! Причитающийся мне табак тоже отдаю маме (для обмена на хлеб)» (01.10.1942).

Это «записываю на удивление грядущим поколениям» выдаёт то, что И. Д. завела и вела свой дневник не только для себя. Тем в большей мере её записи поражают своей откровенностью – честным восприятием вещей, пусть и ранящих, и остро переживаемых, такими, какие они есть, твёрдым называнием их своими собственными именами. Так, узнав о гибели мужа спустя две недели, И. Д. «не заплакала, а словно заледенела. <...> Слёз не было» (01.10.1942). Весь 1942 год в дневнике дышит памятью о нём: «год назад в этот день мы поженились», «год назад в этот день я узнала, что Володя погиб» и т. п.

Мужественно документирует она и то, как время берёт своё, как память о погибшем постепенно тускнеет и ослабевает. В то же время память – не песок, ровным слоем засыпающий всё прошлое и ушедшее. Пусть не на поверхности души, пусть даже в самой её глубине, но корешок первой любви и первого счастья неизменно жив и даёт о себе знать: «Сообщение об освобождении района, где погиб Володя, разбередило снова: ведь он остался там непохороненным» (31.01.1944).

ЖЕНЩИНА В АРМЕЙСКОМ СОЦИУМЕ

И. Д. – классический штатский человек, и к тому же женщина. Женщина в армии, да ещё на войне! Ей же надо где-то жить, спать, умываться, переодеваться и т.п. Но до чего же непросто всё это в армейском мужском социуме с его грубостью, похотливыми вожделениями, многократно нарастающими в случае, если домогающийся – начальник. И. Д. сталкивалась с этим не раз: «Я правильно поняла, что для спокойствия души женщине во фронтовых условиях следует жить в подразделении, командир которого не имеет своего отдельного помещения, и в дальнейшем это подтвердилось. Далеко не каждому можно себя доверить» (10.04.1942).

Но некоторым всё же довериться было можно. Одним из таких некоторых был 22-летний Борис Салов, начальник химслужбы её полка, в начале октября 1942 года пустивший её в свою землянку и тем спасший от домогательств. И. Д. решила отблагодарить спасителя повышением его культурного уровня, много читала ему и вместе с ним своего любимого Лермонтова, много рассказывала – пока наконец бедный её ученик не выкинул белый флаг и... не попросил учительницу-благодетельницу «на выход»! Он ей прямо сказал, что «устал приобретать культурные привычки»! (23.11.1942.)

И. Д. переехала в общежитие для женского персонала при штабах (связистки, санинструкторы, машинистки) – в «гарем», как его ещё называли: «Думала в «женском коллективе» будет спокойней и приятней. Не тут-то было! Лексикон, как у Эллочки людоедки, к тому же пересыпанный многоэтажным матом. А я-то воображала, что это прерогатива мужчин» (20.09.1942).

Другая проблема – это собственно женский быт на войне, жизнь во фронтовых землянках, окопах, теплушках, грузовиках или на пешем марше при передислокации. То, с чем женщина-воин сталкивалась каждый день и каждый час.

Самое первое время И. Д. носила волосы до плеч, но довольно скоро остриглась очень коротко: «Весной (1942 г., пишу по памяти 3 ноября 1942 г.), уже в армии, я была худая и бледная, сперва с волосами до плеч, потом – коротко стриженная. Сентиментальные послевоенные описания фронтовичек как неких Ундин, мывших свои длинные волосы в касках, – вымысел. Косы кишели бы насекомыми» (10.04.1942).

Еще сложнее – сходить «по нужде»: «Это тоже важная сторона жизни, в особенности на передовой: я имею в виду «клозетную проблему» в полевых условиях. Конечно, она касается только женщин. Но ведь касается, и ещё как! Приходилось терпеть от темна до темна, пока можно будет пристроиться где-нибудь незаметно, или даже вылезать из хода сообщения на поверхность, где посвистывали пули и вся местность время от времени освещалась ракетами...» (20.08.1942.)

И. Д. пишет о приказах армейского начальства, учитывающих женскую проблематику в войсках. «Недавно к нам пришёл приказ, регулирующий обеспечение женщин-военнослужащих. Приказы такого рода доходят до частей в устной передаче, так что мы не знаем толком, что именно они предписывают… Выдали сегодня в ОВС женское бельё, чулки и гигиенические пакеты. Всё это – курам на смех! Женское бельё ни к чему, потому что оно несовместимо с военными шароварами, в которых здесь приходится ходить, и не будет обеспечиваться регулярной сменой. Чулки – неприемлемы: их, извините, прикрепляют резинками к поясу, которого не выдали (и правильно сделали, потому что он только бы стеснял движения), но что гораздо существеннее – чулки при первом же переходе сотрут в просторных сапогах ноги в кровь, а сами превратятся в лохмотья» (28.11.1942).

А в записи за 26 марта 1943 года – рассказ о том, как женщины на фронте мылись в бане. «Бывает, баня приезжает так ненадолго, что хочешь – иди, мойся с мужиками, не хочешь – оставайся немытой. В таких случаях обычно выбирают первое... Отгораживание какого-нибудь уголка простынёй или плащ-палаткой бывает малоэффективным, и «помывка» происходит под двусмысленные шуточки окаянных жеребцов и предложения «потереть спинку», хотя, честно говоря, в плохо освещённом и заполненном паром помещении почти ничего не разобрать. Видно только, как мечутся в тумане едва различимые тени...»

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ

Но дневник И. Д. вовсе не зациклен на женской доле, сколь бы незавидною она ни была. Как исторический документ, подлинный и достоверный, он информативен и интересен целиком – от самого начала и до самого конца.

Иногда его фактура буквально поражает неожиданностью и непредсказуемостью. Вот тема перехода Красной армии на «старорежимные» знаки различия – погоны со звёздочками вместо «треугольников», «кубарей» и «шпал» на петлицах и офицерские звания вместо командирских. 6 января 1943 года до И. Д. дошёл соответствующий приказ, а 8 февраля уже выдавали погоны. Сам это факт широко известен, но все ли знают, например, о следующем: «В связи с переменой знаков различия меняется и покрой гимнастёрки: вместо стояче-отложного воротника с петлицами будет, как до революции, – стоячий воротник, похожий на воротник косоворотки, только с застёжкой не сбоку, а посередине» (06.01.1943)?

Присмотревшись к тому, что означала собой эта перемена, И. Д. обнаруживает в ней неожиданный, но тем более неприятный душок: «Старые слова и понятия возрождаются в новом смысле: офицер, офицерская честь, офицерское собрание и т. д., и т. д. Прежние слова и понятия возрождаются и даже сознательно насаждаются вместе с переходом на новую для нас, а на самом деле старую, дореволюционную форму одежды и соответствующие ей погоны и знаки различия. Политотделы одновременно «нажимают» на развитие патриотизма, забыв былые утверждения относительно его классового характера. В их устах он иногда даже начинает приобретать некий «квасной» оттенок, так как всё чаще подчёркивается «русскость» в отличие от «нерусскости» при полном забвении многонационального состава населения нашей страны (и прибывающего на фронт пополнения)» (03.09.1943). А от этого «кваску» до шовинизма и антисемитизма – не такая уж и большая дистанция.

Дневник И. Д. и лаконичен, и подробен одновременно. Некоторый дефицит «подробностей» компенсируется вторым слоем дневника – авторским комментарием, созданным И. Д. в 1980–1990-е годы, а также предисловием, послесловием и некоторыми дополнительными подстрочными комментариями, созданными в 2008 году, когда И. Д., уже полуслепая, и её дочь готовили материнскую рукопись к печати.

Все эти рассуждения из комментария, в оригинале дневника их не было.

Вот запись за 06.02.1945. В дневнике – одно всего слово: «Трофеи». Комментарий же И.Д.: «Солдаты шастают в городах и мелких населённых пунктах (деревень в нашем понимании здесь просто нет) по брошенным хозяевами лавкам, домам и квартирам, хватают в отсутствие хозяев что вздумается; впрочем, и присутствие хозяев мародёров не смущает – могут и убить. Сама видела трупы в гражданской одежде в брошенных домах и квартирах. Берут то, что можно напялить на себя или рассовать по карманам. А следом приходит тыловое, а иногда и нетыловое начальство, располагающее транспортом, и вывозит имущество, некоторые – вагонами. О магазинах и магазинчиках и говорить нечего: двери взломаны, витрины и окна разбиты, что не растащено, то поломано, испорчено, загажено» (06.02.1945).

Выразительные и поразительные эпизоды встречаются в комментариях И. Д. и к послевоенному времени. Вот о гримасах политики по отношению к погибшим: «Много лет спустя составительница списка биологов, погибших на Великой Отечественной войне, для «Книги памяти Ленинградского – Санкт-Петербургского университета. 1941–1945» (СПб., 1995) М.Ф. Вернидуб настойчиво просила меня предъявить для подтверждения Володиной гибели так называемую похоронку, ссылаясь при этом на запрещение председателя совета ветеранов ЛГУ В.Ф. Барабанова помещать в Книгу памяти имена универсантов, гибель которых не подтверждена документально. Так как «похоронки» у меня не оказалось (из-за полного разгрома 277-го ОАПБ и утраты всей документации их и не рассылали), а не включить в список павших человека, который уже много лет значился на мемориальной доске биофака, М.Ф. Вернидуб не могла, она нашла «компромиссное» решение, устроившее В.Ф. Барабанова, указав, что «В.И. Грацианский похоронен в братской могиле». Хотелось бы знать, когда и кем рвы, в которые завоеватели сбрасывали тела убитых наших воинов, оставшиеся на оккупированной территории, были названы «братскими могилами»?!» (комментарий к: 14.11.1942).

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

И. Д. отслужила переводчицей в войсковых разведотделах нескольких фронтов, дошла до Кёнигсберга и, начав рядовой, закончила войну в звании младшего лейтенанта. Трижды была ранена, награждалась боевыми орденами и медалями.

Демобилизовавшись (с большим трудом – переводчики после войны были ещё востребованнее!), И. Д. окончила после войны университет и поступила в аспирантуру. Годы борьбы с космополитами она провела учительницей немецкого в школе. А в 1957 году И. Д. приняли в Ленинградское отделение Института востоковедения АН СССР, и уже в 1959 году она защитила кандидатскую диссертацию «Принципы структуры хаттского (протохеттского) глагола». В 1979 году И. Д. вышла на пенсию.

Свой третий – военный – дневник она уничтожать не стала – понимала его значение, а страх отпустил: «Что мои, пусть краткие и очень личные записи смогут, если сохранятся, стать когда-нибудь малым камешком в монументальной мозаичной картине, я отдавала себе отчёт и в ту пору, когда их делала, хотя и была тогда совсем девчонкой; но чему-то на филфаке меня уже успели научить... Примерно те же соображения побудили меня на старости лет перебелить ставший трудным для чтения убористый текст, раскрыть условные сокращения и, напрягая память, в меру сил разгадать давние намёки и иносказания. Кое-где я не устояла перед искушением что-то прокомментировать, дополнить по сохранившимся воспоминаниям (точны ли они?) или по возникшим ассоциациям».
В 1997–2000 годах перебелённый текст И. Д. дважды перепечатывала, в 2005 году её дочь, Ольга Михайловна Оревкова, набрала этот текст и в компьютер. Но публиковать свой дневник И. Д. тогда ещё не собиралась: «Опыт общения с сотрудниками музеев показал, что рукописи и документы моей мамы, сданные туда, потом исчезали безвозвратно вместе с заинтересованностью самих сотрудников. Для меня было важно, чтобы мои записки попали в руки специалистов, интересующихся жизнью участников Отечественной войны профессионально».

В 2008 году она услышала в передаче «Цена Победы» на «Эхе Москвы» Николая Поболя, рассказывавшего об эгодокументах и о серии «Человек на обочине войны» в издательстве РОСПЭН, составителем которой был я, Павел Полян. «Передача убедила меня в том, что П.М. Полян и Н.Л. Поболь – как раз такие исследователи, благодаря которым мои записки присоединятся к серьёзным архивам и не пропадут для читателей».

Так оно, кажется, и вышло. В 2010 году фрагмент дневника появился в майском номере «Звезды», а весь дневник – с комментарием, предисловием и послесловием – в вышеназванной серии в вышеуказанном издательстве. Позднее он был загружен и на сайт проекта «Прожито» (https://prozhito.org/person/482), а устные воспоминания И. Д. о войне можно почитать на сайте проекта «Я помню» (https://iremember.ru/memoirs/drugievoyska/dunaevskaya-irinamikhaylovna/).

Павел ПОЛЯН, «Литературная газета», 02-12-2020, № 48 (6763)
https://lgz.ru/article/-48-6763-02-12-2020/zhenshchina-na-voyne-irina-du...